Ее называли Стокой-убийцей, а она была жертвой. Беспомощной, неразумной, бессловесной. Жертвой ее назначили люди много лет, а может, и веков назад, изо дня в день впрыскивая в ее кровь яд. В Стоку постоянно что-то сливали — сперва канализационные потоки, затем промышленные отходы, от которых гибли речные обитатели, мутнела вода, появлялась едкая рыжая плесень на камнях.

Кто что сказал, уходя.

- Шотландский историк Томас Карлейль, умирая, спокойно сказал: "Так вот она какая, эта смерть!".
- Композитор Эдвард Григ: "Ну что ж, если это неизбежно...".
- Отец диалектики Фридрих Гегель и перед лицом смерти остался верен принципам противоположности, на которых основана вся его философия: "Только один человек меня понял на протяжении всей моей жизни, - прошептал он, но, помолчав, добавил: - А в сущности, и он меня не понимал!".
- Королева Мария Антуанетта перед казнью была совершенно спокойна. Всходя на эшафот, она оступилась и наступила палачу на ногу: "Простите, пожалуйста, месье, я это сделала случайно...".
- Римский император и тиран Нерон перед смертью вскричал: "Какой великий артист умирает!".
- Вацлав Нижинский, Анатоль Франс, Гарибальди, Байрон перед смертью прошептали одно и то же слово: "Мама!".

Переводные картинки, вот как они называются. Мочишь такую в воде и накладываешь на чистый лист, а после осторожно, чтобы не порвать подложку, счищаешь верхний слой: мягкими движениями указательного пальца скатываешь в тонкую трубочку. А по ним — под тонкой бумажной пленкой — открывается рисунок. 

Вступительное слово к первому изданию на русском языке
Такая огромная честь  смиренно преподнести вступление русскому переводу этого невероятного издания, в котором история, мистицизм, философия, религиозная символика и музыкальное понимание так красноречиво переплетены. Мистическая наука вибраций, которая лежит в основе всех языков, всей музыки и даже всего творения, не часто иллюстрировалась словами, однако же она пробуждает сознание в сердцах всех читателей: ученика или учителя, музыканта или знатока музыки.

Протяжно и гулко, как в пустой бочонок, ухала ночная птица. Всей своей огромной тушей, с шумом и треском, ломился какой-то зверь сквозь кусты. Притихший в напряжении зал покашливал и ерзал, и бездумно хрустел попкорном. Из проектора тянулся длинный луч и, слепо блуждая, рисовал на белом холсте подвижные картинки. Шел фильм о вервольфах.

За окнами сгустилась теплая вечерняя тишина. С крыши соседской террасы стайкой вспорхнули крошечные серебряные звездочки и, весело чирикая, расселись по проводам. Бледно-лиловый месяц по самые рожки увяз в липком мазуте темнеющего неба. Маленький мальчик сидел на поросшем солнечными весенними цветами ковре и играл.
   Родители собирались в гости. У тети Розы сегодня день рождения, и она пригласила всех-всех-всех. И дядю Антона, и бабушку Софи, и кузена Ференца с Эрикой, и маму, и папу, и сестру Лиз, и Йонаса... и еще полпоселка. Но Йонас, как на беду, подхватил скарлатину, и теперь ему придется остаться дома. Одному.

Мы привыкли воспринимать их, как один из ярких символов романтических и верных отношений. Но ссориться доводится даже им, причем по разным поводам. Недавно ученые заметили пару зебровых амадин, поспоривших о том, чья очередь хлопотать о детях.
 Эти небольшие, но яркие родственники воробьев, популярные у разводчиков-любителей, образуют устойчивые и верные пары на всю жизнь. Заботы о детях амадины трогательно делят поровну с первых же шагов: с постройки гнезда — до присмотра за птенцами и кормления.

До чего противно брести по слякоти в новых башмаках. Глина, жидкая и красная, словно брусничный суп, злобно чавкает, будто при каждом шаге откусывает от подошв крохотные кусочки. Капли дождя падают в нее, как семечки, чтобы через день-другой прорасти тонкими зелеными стебельками. Отдыхай, земля. Мы уходим.

Мы познакомились в самолете и, как это часто случается в дороге, разговорились.
 - У вас душа не на месте, - заметил мой попутчик.
 Стюардесса только что принесла готовые обеды, но мне кусок в горло не лез.
 - Боюсь летать, - вздохнул я.

Это была Ханна! Или девушка, удивительно похожая на нее. Те же тонкие черты, слегка заострившиеся, словно от усталости или постоянной тревоги... большие глаза, подернутые дымкой, как затянутое тучами небо; и – странная отрешенность во взгляде.
Она выглядела точно так же, как моя любимая, погибшая полгода назад женщина, только неуловимо изменившаяся. Как будто долго болела или вернулась с войны.